Дмитриева Наталья Евгеньевна
Место работы, должность:
Тамбовская область, р.п. Сосновка, МОУ Сосновская сош №2. Заместитель директора по УВР, учитель русского языка и литературы
Тамбовская область
Характеристики урока (занятия)
Уровень образования:
Высшее профессиональное образование
Целевая аудитория:
Учащийся (студент)
Целевая аудитория:
Учитель (преподаватель)
Класс(ы):
Предмет(ы):
Литература
Цель урока:
Познакомить обучающихся с творчеством А. Вознесенского и его поэмой «Ров»;
Анализируя проблематику поэмы, подвести обучающихся к тревожной мысли: нравственная деградация общества грозит гибелью цивилизации и духовности.
Тип урока:
Урок изучения и первичного закрепления новых знаний
Учеников в классе:
Используемые учебники и учебные пособия:
Чалмаев В.А., Зинин С.А. Литература. 11 класс
Используемая методическая литература:
Агеносов В.В. и др. Русская литература 20 века. 11 класс. Методические рекомендации.
Используемое оборудование:
Компьютер, проектор.
Краткое описание:
Урок внеклассного чтения в 11 классе по поэме А. Вознесенского "Ров" с применением ИКТ.
Ресурс для профильной школы:
Ресурс для профильной школы
Люди торопятся жить, потому что время, отпущенное человеку судьбой, промелькнет в одно мгновение. Век, в котором мы живем, сложный, противоречивый… Удастся ли вернуть веру в потерянные идеалы, остановить нравственную деградацию общества? Трудно однозначно ответить на эти вопросы. Бесспорно одно. Роль литературы в этом процессе огромна: она формирует наши взгляды и оценки, способствует нашему прозрению, побуждает к действию.
Сегодня на уроке мы прикоснемся к тайнам творчества одного из интереснейших поэтов 20 столетия А. Вознесенского.
Не одно десятилетие любители поэзии спорят о Вознесенском. У него много поклонников и антагонистов. У нас любят говорить: «Вознесенский ворвался, как метеор, растолкал не успевших опомниться старших…». Считаю, наивно думать, что можно растолкать локтями Пастернака, Ахматову, Твардовского. Да еще в годы уважения и любви к ним всего общества. Да, относиться к творчеству Вознесенского можно по-разному. Молодой Вознесенский дерзок, самоуверен, не без бравады, но в нем нет мания величия. Он обладает неистощимой энергией, познал и испытал все: удачу, быстрый взлет и признание, громкую славу и забвение, не просто забвение, а трагедию одиночества, отверженности, изгнания.
Для того чтобы работа была продуктивной, я поделила вас на три группы.
- 1 группа - литературоведы. Они занимались подготовкой биографических сведений о поэте.
- 2 группа - историки. Цель их исследовательской работы - познакомить нас через воспоминания, письма, документы с особенностями того времени, в котором жил поэт, а также с тем временем, о котором идет речь в поэме «Ров».
- 3 группа - артисты. Задача этой группы - выразительное чтение стихотворений поэта.
В течение нескольких дней каждая группа работала над своим задание. Литературоведам пришлось обратиться не только к библиотечным фондам, но и использовать возможности интернета. Я думаю, выступления ребят помогут создать нам целостную картину о жизни и творчестве А. Вознесенского. Итак, слово литературоведам, историкам и артистам.
Материал для выступлений обучающихся.
Родился 12 мая 1933 года в Москве. Отец - Вознесенский Андрей Николаевич, мать - Вознесенская Антонина Сергеевна. Супруга - Богуславская Зоя Борисовна, известная писательница, кино- и театральный критик. Тяга к поэзии у А. Вознесенского появилась еще в юности. Огромное влияние на его судьбу оказал Б. Пастернак, когда-то написавший молодому, четырнадцатилетнему поэту, приславшему ему свои первые стихи: «Ваше вступление в литературу - стремительное, бурное. Я рад, что до него дожил». Действительно, несмотря на то, что Вознесенский окончил Московский архитектурный институт и получил специальность архитектора, его жизнь уже полностью принадлежала литературному творчеству. В 1958 году его стихи появляются в периодике, а начиная с поэмы «Мастера» (1959), поэзия Вознесенского стремительно ворвалась в поэтическое пространство современности, получив признание миллионов читателей.
В то время поэтические вечера в Политехническом стали собирать полные залы, поэты привлекали многочисленные аудитории на стадионы, становились кумирами миллионов. И одним из первых в замечательной плеяде был А. Вознесенский. Его сборники моментально исчезали с прилавков, каждое новое стихотворение становилось событием.
Всегда остросовременная, новаторская, во многом экспериментальная поэзия Вознесенского воплощает в себе синтез лирики и философского концентра, музыкальности и бьющей в набат тревоги. Необычный ритм стиха, дерзкие метафоры, «тематические» порывы ломали устоявшиеся каноны «благополучной» советской поэзии. Его жизнь, как и подобает жизни настоящего поэта, полна взлетов и падений, признания и замалчивания. В свое время он подвергся резкой критике Н.С. Хрущева, был под угрозой высылки из страны, после чего на протяжении ряда лет тексты Вознесенского изымались из печати. Неизменным остается лишь восторженное почитание поклонников - от «шестидесятников» до современной молодежи.
О трудных минутах, самых горьких, поэт пишет в своих воспоминаниях: «Хрущев был надеждой, я хотел рассказать ему, как на духу, о положении в литературе, считая, что он все поймет. Но едва я, волнуясь, начал свое выступление, как кто-то из-за спины начал меня прерывать. Я продолжал говорить. За спиной раздался микрофонный рев: «Господин Вознесенский!» Я просил не прерывать. «Господин Вознесенский, вон из нашей страны! Вон!» По растерянным, а потом торжествующим лицам зала я ощутил, что за моей спиной происходит нечто страшное. Я обернулся: в нескольких метрах от меня вопило искаженное злобой лицо Хрущева. Он потрясал над головой кулаками: «Вон! Вон!» За что? Это конец…» Из зала скандировали: «Долой! Позор!» Собрав все мужество, Вознесенский сквозь рев сказал, что хочет почитать стихи… Не давали…Но Хрущев разрешил…
Чтение стихотворения А. Вознесенского «Духовное взяточничество».
Из воспоминаний Вознесенского: «Я год скитался по стране. Доносился гул собраний, где меня прорабатывали… Сознание тупело… Мать полгода не знала, где я, что со мной. Один из журналистов позвонил ей: «Правда, что ваш сын покончил собой?» В ответ ничего… Мать упала без чувств с трубкой в руках…»
А. Вознесенский - автор статей и эссе по вопросам литературы искусства. Лауреат Государственной премии СССР, дважды удостаивался американских премий. На парижском фестивале «Триумф» газета «Нувель Обсерватер» назвала А. Вознесенского «самым великим поэтом современности».
Анализ поэмы «Ров»
Звучит фрагмент песни «Священная война»
1941 год. Декабрь. 10-ый километр Феодосийского шоссе. Расстреляно 12 тысяч мирных жителей, главным образом еврейской национальности. Симферопольская акция - одна из запланированных и проведенных рейхом.
События, о которых рассказывается в поэме «Ров», еще до ее первого появления привлекли внимание журналистов. Однако они не могли опубликовать ни одной строчки на страницах газет и журналов. Только сам Вознесенский добился издания поэмы. Добился, когда еще не закончился судебный процесс в Симферополе. Да, «поэт в России больше, чем поэт». Истина бесспорная… А когда он идет еще и впереди публицистов… Это весомо.
Аналитическая работа по тексту поэмы.
Что вы думаете о названии поэмы? (к этому вопросу необходимо вернуться после полного анализа поэмы в конце урока)
Какое впечатление произвела на вас поэма?
Кто делится своими воспоминаниями об этом ужасном событии?
Зачитайте отрывок из воспоминаний Василия Федоровича (глава «Послесловие»)
Что же так внезапно возмутило и взволновало Василия Федоровича и его спутников? Почему увиденное они назовут страшным сном? (зачитать отдельные фрагменты главы «Послесловие»)
Чтение наизусть стихотворения «Ров».
Дело № 1586. Что это за Дело? (глава «Дело», 2-й абзац)
Кто же они, эти гробокопатели? Кто был в деле? (глава «Дело», 3-й абзац)
Что заставило людей совершить кощунство?
Разорение кладбищ - преступление или нечто большее? Каким словом называет поэт поведение этих людей?
Не голод и нужда вели к этому преступлению, не из-за куска хлеба разрывали могилы «благодарные внучата». Вопроса преступить - не преступить у них не было. В народе разорение кладбищ не просто преступление, а грех перед людьми, своей совестью, убитыми, перед еще не родившимися детьми. Жестокость руководит людьми. Алчь.
Чтение стихотворения «Алчь. Прежний пролог»
Работа над лексическим значением слова «алчь» с использованием толкового словаря.
Глава «Глаза и драгоценности рва» - подтверждение чудовищности происходящего (чтение главы по ролям).
Как оценивают свой поступок гробокопатели? (Не считают преступлением. Каждый обогащается как может)
Кто погасил свет добра в их душах? Почему они стали такими?
Через всю поэму проходит неоднократное повторение одной фразы. Какой? («Ты куда ведешь, ров?»)
Как в литературе называется этот прием? (рефрен)
Где границы человеческого падения?
Готовы ли вы сегодня взять на себя ответственность за все, что происходит вокруг?
Чтобы мир не взорвать,
Нужен в век мировой
Новый взгляд, новый взгляд,
Нестандарт мировой…
О каком новом взгляде говорит Вознесенский?
Каков жанр произведения? Почему Вознесенский сочетает поэзию и прозу? (Факт поражает больше самих стихов. Но поэзия углубляет образ, создает эмоциональный накал. Поэзия и проза дополняют друг друга)
В чем смысл названия? Почему поэма носит подзаголовок «Духовный процесс»?
(Ров - пропасть, на краю которой находится наша страна. Или мы все спасемся, или погибнем все вместе. В одиночку не выжить. «Духовный процесс» - нравственная деградация общества, ведущая к гибели)
Поле памяти .
На месте симферопольского рва крымские каменщики белыми камнями и плитами выложили 1,5 святых километра с пятиметровым камнем, уходящим вверх, - стелой. У главного инженера этого строительного управления здесь лежать тетя, бабушка, двоюродная сестра. Отец погиб под Севастополем. С голоду умерла младшая сестренка.
Чтение стихотворения «Эпилог»
Правда и вымысел в поэме .
У А. Вознесенского в поэме остался живым мальчик. Это художественный вымысел. В жизни было совсем другое. В живых осталась женщина, мать четверых детей, ее фамилия Гурджа. Она вспоминает, что привезли ее ко рву вместе с другими детьми и ее матерью в одной машине. Она тогда оказалась крайней у рва, когда немцы приготовились стрелять. Она успела шепнуть своей матери» «Мама, я, наверное, останусь жива. «Доченька, страшно-то как»,- последние слова, которые сказала ей в ответ мать. Потом раздались выстрелы. Землей тела не засыпали. Декабрь. Мороз. Трупы не разлагались. Трое суток пролежала она во рву под трупами в одной рубашке, как в ледяном панцире. В ближайшем селе в дом не пустили, боялись расстрела. Как выжила - трудно сказать. Но улыбаться разучилась навсегда.
Прочитана поэма. Перевернута ее последняя страница. О многом заставляет думать Вознесенский. На писательском столе письма, сотни читательских писем.
«Ваш «Ров» меня потряс, изранил душу и наполнил возмездием. Да будет литература русская Возмездием всякой сволочи! Представляю, чего вам стоила эта поэма». (бывший фронтовик)
«Как жутко то, о чем вы пишите, как страшно, когда люди перестают быть людьми и только «умеют жить». (Кемерово)
«Когда читал поэму, плакал». (бывший фронтовик)
«Мои родители погибли от рук фашистов в Феодосии в декабре 1941 года. Может быть, лежат в этом рве… Кощунство гробокопателей сродни жестокости палачей». (Донецк)
Процесс юридически завершен. Но кара оскорбленных теней 12 тысяч жизней, расстрелянных геноцидом и вторично убитых гробокопателей, на этом не кончается. Эта кара будет витать над их судьбами. Совершенное ими - не просто преступление, а то, что в народе издавна называют глубоким словом «грех». Грех перед памятью невинно убиенных, грех перед смыслом краткой человеческой жизни, грех перед совестью и любовью.
Не пойму, что к чему, и не знаю,
Что с тобою случилось, страна.
Толь судьба тебе выпала злая
Быть несчастной во все времена?
То ли слезы текут от бессилья
Перед этой всесильной судьбой…
Что с тобою случилось, Россия,
Что случилось, Россия, с тобой?!
Не пойму я, в чем ты виновата
Перед небом и перед людьми_
Ни святого, ни свата, ни брата,
Ни добра, ни стыда, ни любви.
Невеселые, мрачные лица…
Ты ли это, Великая Русь!
Научи меня Богу молиться,
За тебя я не раз помолюсь.
Я предлагаю зажечь свечи, свечи памяти и скорби, свечи преклонения.
Звучит запись песни «Дай, Бог» в исполнении А. Малинина.
Домашнее задание: сочинение-миниатюра «Письмо Вознесенскому: после прочтения поэмы «Ров».
"Это не злодеи древности сделали, а нынешние люди" Андрей Вознесенский. Поэма «Ров»
10-й километр шоссе Симферополь - Феодосия. Те самые «засыпанные окопы, в которых похоронены евреи»
7 апреля 1986 года мы с приятелями ехали от Симферополя по Феодосийскому шоссе. Часы на щитке таксиста показывали 10 утра. Сам таксист Василий Фёдорович Лесных, лет этак шестидесяти, обветренно румяный, грузный, с синими, выцветшими от виденного глазами, вновь и вновь повторял свою тягостную повесть.
Здесь, под городом, на 10-м километре, во время войны было расстреляно 12 тысяч мирных жителей.
«Ну мы, пацаны, мне лет десять тогда было, бегали смотреть, как расстреливали. Привозили их в крытых машинах. Раздевали до исподнего. От шоссе шёл противотанковый ров. Так вот, надо рвом их и били из пулемёта. Кричали они все страшно - над степью стон стоял. Был декабрь. Все снимали галоши. Несколько тыщ галош лежало. Мимо по шоссе ехали телеги. Солдаты не стеснялись. Солдаты все пьяные были. Заметив нас, дали по нам очередь.
Да, ещё вспомнил - столик стоял, где паспорта отбирали. Вся степь была усеяна паспортами. Многих закапывали полуживыми. Земля дышала. Потом мы нашли в степи коробочку из-под гуталина. Тяжёлая. В ней золотая цепочка была и две монеты. Значит, все сбережения семьи. Люди с собой несли самое ценное.
Потом я слышал, кто вскрывал это захоронение, золотишко откапывал. В прошлом году их судили. Ну об этом уже вы в курсе»…
Я не только знал, но и написал поэму под названием «Алчь» об этом. Подспудно шло другое название: «Ров».
Я расспрашивал свидетелей. Оказавшиеся знакомые показывали мне архивные документы. Поэма окончилась, но всё не шла из ума. Снова и снова тянуло на место гибели. Хотя что там увидишь? Лишь заросшие километры степи. «…У меня сосед есть, Валя Переходник. Он, может, один из всех и спасся. Его мать по пути из машины вытолкнула».
Вылезаем. Василий Фёдорович заметно волнуется. Убогий, когда-то оштукатуренный столп с надписью о жертвах оккупантов осел, весь в трещинах, говорит скорее о забвении, чем о памяти. «Запечатлимся?» Приятель расстегнул фотоаппарат. Мимо по шоссе нёсся поток «МАЗов» и «Жигулей». К горизонту шли изумрудные всходы пшеницы. Слева на взгорье идиллически ютилось крохотное сельское кладбище. Ров давно был выровнен и зеленел, но угадывались его очертания, шедшие поперёк от шоссе километра на полтора. Белели застенчивые ветки зацветшего терновника. Чернели редкие деревца акаций. Мы, разомлев от солнца, медленно брели от шоссе.
И вдруг - что это?! На пути среди зелёного поля чернеет квадрат свежевырытого колодца; земля сыра ещё. За ним - другой. Вокруг груды закопанных костей, истлевшая одежда. Чёрные, как задымленные, черепа. «Опять роют, сволочи!» - Василий Фёдорович осел весь. Это было не в кинохронике, не в рассказах свидетелей, не в кошмарном сне - а здесь, рядом. Вот только что откопано. Череп, за ним другой. Два крохотных, детских. А вот расколотый на черепки взрослый. «Это они коронки золотые плоскогубцами выдирают». Сморщенный женский сапожок. Боже мой, волосы, скальп, детские рыжие волосы с заплетённой косичкой! Как их туго заплетали, верно, на что-то ещё надеясь, утром перед расстрелом!.. Какие сволочи! Это не литературный приём, не вымышленные герои, не страницы уголовной хроники, это мы, рядом с несущимся шоссе, стоим перед грудой человеческих черепов.
Это не злодеи древности сделали, а нынешние люди. Кошмар какой-то. Сволочи копали этой ночью. Рядом валяется обломленная сигаретка с фильтром. Не отсырела даже. Около неё медная прозеленевшая гильза. «Немецкая», - говорит Василий Фёдорович. Кто-то её поднимает, но сразу бросает, подумав об опасности инфекции. Черепа лежали грудой, эти загадки мирозданья - коричнево-тёмные от долгих подземных лет - словно огромные грибы-дымовики. Глубина профессионально вырытых шахт - около двух человеческих ростов, у одной внизу отходит штрек. На дне второй лежит припрятанная, присыпанная совковая лопата - значит, сегодня придут докапывать?!
В ужасе глядим друг на друга, всё не веря, как в страшном сне это. До чего должен дойти человек, как развращено должно быть сознание, чтобы копаться в скелетах, рядом с живой дорогой, чтобы крошить череп и клещами выдирать коронки при свете фар. Причём даже почти не скрываясь, оставив все следы на виду, демонстративно как-то, с вызовом. А люди, спокойно мчавшиеся по шоссе, наверное, подшучивали: «Кто-то опять там золотишко роет?»
Да все с ума посходили, что ли?! Рядом с нами воткнут на колышке жестяной плакат: «Копать запрещается - кабель». Кабель нельзя, а людей можно? Значит, даже судебный процесс не приостановил сознания этой сволочи, и, как потом мне рассказывали, на процессе говорили лишь о преступниках, не о судьбе самих погребённых. А куда глядит эпидстанция? Из этих колодцев может полезть любая зараза, эпидемия может сгубить край. По степи дети бегают.
А эпидемия духовная? Не могилы они обворовывают, не в жалких золотых граммах презренного металла дело, а души они обворовывают, души погребённых, свои, ваши! Милиция носится по шоссе за водителями и рублишками, а сюда и не заглянет. Хоть бы пост поставили. Один на 12 тысяч. Память людей священна. Почему не подумать не только о юридической, но и о духовной защите захоронения? Кликните клич, и лучшие скульпторы поставят стелу или мраморную стенку. Чтобы людей священный трепет пробрал. 12 тысяч достойны этого. Мы, четверо, стоим на десятом километре. Нам стыдно, невпопад говорим - что, что делать? Может. газон на месте разбить, плитой перекрыть и бордюр поставить? Да и об именах не мешало бы вспомнить. Не знаем что - но что-то надо сделать, и немедленно. Так я вновь столкнулся с ожившим прошлогодним делом № 1586. Ты куда ведёшь, ров?
Ты куда ведёшь, ров?
Убивали их в декабре 1941 года. Симферопольская акция - одна из запланированных и проведённых рейхом. Ты куда ведёшь, ров, куда? В дело № 1586. «…систематически похищали ювелирные изделия из захоронения на 10-м километре. В ночь на 21 июня 1984 года, пренебрегая нормами морали, из указанной могилы похитили золотой корпус карманных часов весом 35,02 гр. из расчёта 27 рублей 30 коп. за гр., золотой браслет 30 гр. стоимость 810 руб. - всего на 3325 руб. 68 коп. …13 июля похитили золотые коронки и мосты общей стоимостью 21925 руб., золотое кольцо 900-й пробы с бриллиантом стоимостью 314 руб. 14 коп., четыре цепочки на сумму 1360 руб., золотой дукат иностранной чеканки стоимостью 609 руб. 65 коп., 89 монет царской чеканки стоимостью 400 руб. каждая»… (т.2 л. д. 65 - 70). Кто был в деле? Врач московского института АН, водитель «Межколхозстроя», рабочий, подсобный рабочий, работник кинотеатра. Русские, азербайджанец, украинец, армянин. Возраст 28 - 50 лет. Отвечали суду, поблёскивая золотыми коронками. Двое имели полный рот «красного золота». Сроки они получили небольшие, пострадали больше те, кто перепродавал.
Подтверждено, что получили они как минимум 68 тысяч рублей дохода. Одного спросили: «Как вы себя чувствовали, роя?» Ответил: «А как бы вы чувствовали себя, вынимая золотой мост, повреждённый пулей? Или вытащив детский ботиночек с остатком кости?» Они с трудом добились, чтобы скупка приняла этот бракованный товар.
Вопроса «преступить - не преступить» у них не было. Не найти в них и инфернального шика шалостей Геллы и Бегемота. Всё было чётко. Работенка доставалась тяжёлая, ибо в основном лежали люди небогатые, так что промышляли больше коронками и бюгелями. Бранились, что металл скверной пробы. Ворчали, что тела сброшены беспорядочной грудой, трудно работать. Один работал в яме - двое вверху принимали и разбивали черепа, вырывали плоскогубцами зубы, - «очищали от грязи и остатков зубов», возили сдавать в симферопольскую скупку «Коралл» и севастопольскую «Янтарь», скучно торгуясь с оценщицей Гайда, конечно, смекнувшей, что «коронки и мосты долгое время находились в земле». Работали в резиновых перчатках - боялись инфекции. Коллектив был дружный. Крепили семью. «Свидетель Нюхалова показала, что муж её периодически отсутствовал дома, объяснял это тем, что работает маляром-высотником, и регулярно приносил зарплату». Духовные процессы научно-технического века породили «новый роман», «новое кино» и психологию «нового вора». По аналогии с массовым «поп-артом» и декадентским «арт-нуово» можно разделить сегодняшнюю алчь на «поп-алчь» и «алчь-нуово». Первая попримитивнее, она работает как бы на первородном инстинкте, калымит, тянет трояк в таксопарке у таксиста, обвешивает. Вторая - сложнее, она имеет философию, сочетается с честолюбием и инстинктом власти. Но какой пробой измерить чудовищность такого нового жанра, как обворовывание душ? В первый день процесса, говорят, зал был заполнен пытливыми личностями, внимающими координатам захоронения. На второй день зал опустел - кинулись реализовывать полученные сведения. Лопаты, штыковые и совковые, прятали на соседствующем сельском кладбище. Копали при свете фар. С летнего неба, срываясь, падали зарницы, будто искры иных лопат, работающих за горизонтом. Ты куда ведёшь, ров?
Куда ведёт цепная реакция симферопольского преступления, зацепленного с людской Памятью, связью времён, понятиями свободы и нравственности? Повторяю, это процесс не уголовный - духовный процесс. Не в шести могильных червях дело. Почему они плодятся, эти новорылы? В чём причина этой бездуховности, отрыва от корней, почему сегодня сын выселяет мать из жилплощади? Или это разрыв кровной родовой связи во имя отношений машинных? Почему, как в Грузии, ежегодно не отмечаем День поминовения павших? Память не закопать.
«Немецко-фашистскими захватчиками на 10-м км были расстреляны мирные жители преимущественно еврейской национальности, крымчаки, русские», - читаем мы в архивных материалах. Потом в этом же рву казнили партизан. Это глубины священно-исторические. А нажива на прошлом, когда кощунственно сотрясают священные тени? Боян, Сковорода, Шевченко учили бескорыстию. Не голод, не нужда вели к преступлению. Почему в вечных, страшных и святых днях Ленинградской блокады именно голод и страдание высветили обострённую нравственность и бескорыстный стоицизм? Почему ныне служащий морга, выдавая потрясённой семье тело бабушки и матери, спокойно предлагает: «Пересчитайте у покойницы количество зубов ценного металла», не смущаясь ужасом сказанного? «Меняется психология, - говорит мне, щурясь по-чеховски, думающий адвокат, - ранее убивали попросту в «аффекте топора». Недавно случай был: сын и мать сговорились убить отца-тирана. Сынок-умелец подсоединил ток от розетки к койке отца. Когда отец, пьяный, как обычно, на ощупь лежа искал розетку, тут его и ударило. Правда, техника оказалась слаба, пришлось добивать». Только двое из наших героев были ранее судимы, и то лишь за членовредительство. Значит, они были как все? В ресторанах они расплачивались золотом, значит, вокруг все знали? Чья вина здесь? Откуда выкатились, блеснув рёбрышками пробы, эти золотые червонцы, дутые кольца, обольстительные дукаты - из тьмы веков, из нашей жизни, из сладостного Средиземноморья, из глуби инстинкта? Кому принадлежат они, эти жетоны соблазна, - мастеру из Микен, недрам степи или будущей ларёшнице? Кто потерпевший? Кому принадлежат подземные драгоценности, чьи они? Мы стоим на 10-м километре. Ничья трава свежеет вокруг. Где-то далеко к северу тянутся ничьи луга, ничьи рощи разоряются, над ничьими реками и озёрами измываются недостойные людишки? Чьи они? Чьи мы с вами?
Обращаюсь к читательским черепам:
неужели наш разум себя исчерпал?
Мы над степью стоим.
По шоссе пылит Крым.
Вздрогнул череп под скальпом моим.
Рядом - чёрный,
как гриб-дымовик, закопчён.
Он усмешку собрал в кулачок.
Я почувствовал
некую тайную связь -
будто я в разговор подключён -
что тянулась от нас
к аппаратам без глаз,
как беспроволочный телефон.
- …Марья Львовна, алло!
- Мама, нас занесло…
- Снова бури, помехи космич…
- Отлегло, Александр?
- Плохо, Фёдор Кузьмич…
- Прямо хичкоковский кич…
Черепа. Тамерлан. Не вскрывайте гробниц.
Разразится оттуда война.
Не порежьте лопатой
духовных грибниц!
Повылазит страшней, чем чума.
Симферопольский не прекратился процесс.
Связь распалась времён?
Психиатра - в зал!
Как предотвратить бездуховный процесс,
что условно я «алчью» назвал?!
Какой, к чёрту, поэт ты, «народа глас»?
Что разинул свой каравай?
На глазах у двенадцати тысяч пар глаз
сделай что-нибудь, а не болтай!
Не спасёт старшина.
Посмотри, страна, -
сыну мать кричит из траншей.
Окружающая среда страшна,
экология духа - страшней.
Я куда бы ни шёл,
что бы я ни читал, -
всё иду в симферопольский ров.
И, чернея, плывут черепа, черепа,
как затмение белых умов.
И когда я выйду на Лужники,
то теперь уже каждый раз
я увижу требующие зрачки
двенадцати тысяч пар глаз.
http://er3ed.qrz.ru/voznesensky-row.htm
Андрей Вознесенский. Поэма «Ров» читать http://er3ed.qrz.ru/voznesensky-row.htm
Симферополь, зима 1941 - 42. Ров. Симферополь. Лето 1942.Дневник Хрисанфа Лашкевича (фиксация событий именно тогда, когда они и происходили). Читать
Художественно-языковое новаторство Андрея Вознесенского
(на материале поэмы «Ров»)
«Стихи не пишутся – случаются, как чувства или же закат. Душа – слепая соучастница. Не написал – случилось так», - произнёс Андрей Вознесенский. Точно так же появляются в языке поэта индивидуально-авторские, присущие только ему, новообразования. Тем не менее, они не возникают стихийно, из ничего.
Подобно тому, как поэта формирует эпоха, поэт чувствует её тончайшие дуновения, кристаллизирует, пропускает через себя малейшие штрихи времени, его звуки, символы, слова.
Вот послесловие к поэме «Ров», жанр которой определён поэтом как духовный процесс:
«7 апреля 1986 года мы с приятелями ехали от Симферополя по Феодосийскому шоссе. Часы на щитке таксиста показывали 10 утра. Сам таксист Василий Фёдорович Лесных, лет этак шестидесяти, обветренно румяный, грузный, с синими, выцветшими от виденного глазами, вновь и вновь повторял свою тягостную повесть. Здесь, под городом, на 10-м километре, во время войны было расстреляно 12 тысяч мирных жителей. «Ну мы, пацаны, мне лет десять тогда было, бегали смотреть, как расстреливали. Привозили их в крытых машинах. Раздевали до исподнего. От шоссе шёл противотанковый ров. Так вот, надо рвом их и били из пулемёта. Кричали они все страшно - над степью стон стоял. Был декабрь. Все снимали галоши. Несколько тыщ галош лежало. Мимо по шоссе ехали телеги. Солдаты не стеснялись. Солдаты все пьяные были. Заметив нас, дали по нам очередь. Да, ещё вспомнил - столик стоял, где паспорта отбирали. Вся степь была усеяна паспортами. Многих закапывали полуживыми. Земля дышала. Потом мы нашли в степи коробочку из-под гуталина. Тяжёлая. В ней золотая цепочка была и две монеты. Значит, все сбережения семьи. Люди с собой несли самое ценное. Потом я слышал, кто вскрывал это захоронение, золотишко откапывал. В прошлом году их судили. Ну об этом уже вы в курсе»... Я не только знал, но и написал поэму под названием «Алчь» об этом. Подспудно шло другое название: «Ров». Я расспрашивал свидетелей. Оказавшиеся знакомые показывали мне архивные документы. Поэма окончилась, но всё не шла из ума. Снова и снова тянуло на место гибели. Хотя что там увидишь? Лишь заросшие километры степи. «...У меня сосед есть, Валя Переходник. Он, может, один из всех и спасся. Его мать по пути из машины вытолкнула». Вылезаем. Василий Фёдорович заметно волнуется. Убогий, когда-то оштукатуренный столп с надписью о жертвах оккупантов осел, весь в трещинах, говорит скорее о забвении, чем о памяти. «Запечатлимся?» Приятель расстегнул фотоаппарат. Мимо по шоссе нёсся поток «МАЗов» и «Жигулей». К горизонту шли изумрудные всходы пшеницы. Слева на взгорье идиллически ютилось крохотное сельское кладбище. Ров давно был выровнен и зеленел, но угадывались его очертания, шедшие поперёк от шоссе километра на полтора. Белели застенчивые ветки зацветшего терновника. Чернели редкие деревца акаций. Мы, разомлев от солнца, медленно брели от шоссе. И вдруг - что это?! На пути среди зелёного поля чернеет квадрат свежевырытого колодца; земля сыра ещё. За ним - другой. Вокруг груды закопанных костей, истлевшая одежда. Чёрные, как задымленные, черепа. «Опять роют, сволочи!» - Василий Фёдорович осел весь. Это было не в кинохронике, не в рассказах свидетелей, не в кошмарном сне - а здесь, рядом. Вот только что откопано. Череп, за ним другой. Два крохотных, детских. А вот расколотый на черепки взрослый. «Это они коронки золотые плоскогубцами выдирают». Сморщенный женский сапожок. Боже мой, волосы, скальп, детские рыжие волосы с заплетённой косичкой! Как их туго заплетали, верно, на что-то ещё надеясь, утром перед расстрелом!.. Какие сволочи! Это не литературный приём, не вымышленные герои, не страницы уголовной хроники, это мы, рядом с несущимся шоссе, стоим перед грудой человеческих черепов. Это не злодеи древности сделали, а нынешние люди. Кошмар какой-то. Сволочи копали этой ночью. Рядом валяется обломленная сигаретка с фильтром. Не отсырела даже. Около неё медная прозеленевшая гильза. «Немецкая», - говорит Василий Фёдорович. Кто-то её поднимает, но сразу бросает, подумав об опасности инфекции. Черепа лежали грудой, эти загадки мирозданья - коричнево-тёмные от долгих подземных лет - словно огромные грибы-дымовики. Глубина профессионально вырытых шахт - около двух человеческих ростов, у одной внизу отходит штрек. На дне второй лежит припрятанная, присыпанная совковая лопата - значит, сегодня придут докапывать?! В ужасе глядим друг на друга, всё не веря, как в страшном сне это. До чего должен дойти человек, как развращено должно быть сознание, чтобы копаться в скелетах, рядом с живой дорогой, чтобы крошить череп и клещами выдирать коронки при свете фар. Причём даже почти не скрываясь, оставив все следы на виду, демонстративно как-то, с вызовом. А люди, спокойно мчавшиеся по шоссе, наверное, подшучивали: «Кто-то опять там золотишко роет?» Да все с ума посходили, что ли?! Рядом с нами воткнут на колышке жестяной плакат: «Копать запрещается - кабель». Кабель нельзя, а людей можно? Значит, даже судебный процесс не приостановил сознания этой сволочи, и, как потом мне рассказывали, на процессе говорили лишь о преступниках, не о судьбе самих погребённых. А куда глядит эпидстанция? Из этих колодцев может полезть любая зараза, эпидемия может сгубить край. По степи дети бегают. А эпидемия духовная? Не могилы они обворовывают, не в жалких золотых граммах презренного металла дело, а души они обворовывают, души погребённых, свои, ваши! Милиция носится по шоссе за водителями и рублишками, а сюда и не заглянет. Хоть бы пост поставили. Один на 12 тысяч. Память людей священна. Почему не подумать не только о юридической, но и о духовной защите захоронения? Кликните клич, и лучшие скульпторы поставят стелу или мраморную стенку. Чтобы людей священный трепет пробрал. 12 тысяч достойны этого. Мы, четверо, стоим на десятом километре. Нам стыдно, невпопад говорим - что, что делать? Может, газон на месте разбить, плитой перекрыть и бордюр поставить? Да и об именах не мешало бы вспомнить. Не знаем что - но что-то надо сделать, и немедленно. Так я вновь столкнулся с ожившим прошлогодним делом № 1586. Ты куда ведёшь, ров?» (I, с. 14-29).
Хотя научная литература по исследованию новообразований и языковых явлений в целом в творчестве Андрея Вознесенского достаточно обширна, в ней рассмотрены, в основном, произведения этого поэта периода 50-70-х годов. Как правило, даётся анализ отдельных, не объединённых тематически, произведений поэта. Мною предпринята попытка рассмотрения процесса создания новых слов на примере целостного произведения. С этой целью я проанализировала индивидуально-авторские новообразования в поэме А.Вознесенского «Ров», рассматривая их стилистическую роль.
«Ров» - одно из крупных произведений поэта, написанных в 1985-1986 годах. В нём стержнем поэтического пера Вознесенский разит такое социальное явление, как люди наживы, идущие ради неё на раскапывание рва с трупами жертв фашизма, на терзание истлевших останков ради добычи золотых коронок, колец, монет.
Поэт пытается ввести это явление в широкий диапазон общественной жизни, понять его и дать свою оценку. Ему мало чисто поэтических рамок. В «духовном процессе» - новом жанре художественной литературы – проза переплетается с поэзией, информационные сообщения – с философскими тезисами, прозаически-газетные зарисовки – с накаленным пафосом высокой поэтики.
В этом новом жанре, вызванном новоявленным общественным действом, новые слова появляются не как результат процесса осмысления, а как сам процесс. Несмотря на то, что юридически дело завершено и гробокопатели получили по заслугам, вину их невозможно искупить никакими тюремными сроками, ибо «совершённое ими – не просто преступление, а то, что называют издавна в народе глубоким словом «грех». Грех перед памятью невинно убиенных, грех перед смыслом краткой человеческой жизни, перед совестью, перед любовью, объятиями и чудом зарождения жизни».
Поэт – духовный лекарь эпохи. Не случайно «Ров» написан Вознесенским в жанре непривычном – «духовный процесс». Первоначально поэма носила иное наименование – «Алчь»:
Как предотвратить бездуховный процесс,
Что условно я «алчью» назвал? . (I, с. 84)
Поэт ёмким определением «алчь» объединил «страсть одиночек…соперничающую с любовью», и – «ров, где погиб за народом народ». Антиподом «алчи» не случайно выбрана речь. «Жечь тебя, алчь!» - призывает поэт:
Что богаче, чем алчь?
Слаб компьютер и меч.
Да и чем меня можешь ты сжечь?
- Только Речь, что богаче тебя, только Речь,
только нищая вещая Речь. (I, с. 91)
Вот так на одном, враждебном духу, полюсе возникают алчь, желчь, мрачь, помалчь – на другом – изначальная Речь и ярчь, предназначенная поэтом потомкам.
Вслед за графом Резановым из давних времён вопрошающим: «Чего ищу? Чего-то свежего…», поэт говорит: «Что хочу? Новый взгляд, так что веки болят».
Именно новизне поэтического взгляда обязаны своим появлением окказаионализмы «алчь», «мрачь», «ярчь» и «помалчь». Первые два слова – образования от прилагательных, состоящие из бессуффиксной основы со смягчением или чередованием конечного согласного: алчный – алчь; мрачный – мрачь.
Данным существительным-новообразованиям одновременно присущи значения свойства, качества и собирательности. «В сущности, этот тип словообразования распространяется лишь в поэтической речи в языке художественной прозы», - отмечал В.В.Виноградов. Им же отмечена непроизводительность однородных образований от глагольных производных.
В конкретном случае результатом действия служит именно отглагольное новообразование – существительное «помалчь»:
Как налвинусь я, алчь,
всё окутает мрачь,
будет в литературе помалчь… (I, с. 92)
Тем не менее, нельзя не заметить того, что вышеназванные окказионализмы внешне напоминают общеязыковые «речь» и «желчь», а последнее слово, по сути, является образцом для их возникновения.
В этом же ряду стоит новообразование «непорочь» из «Венской повести», на первый взгляд, произвольно включённой в «Ров», однако повествующей опять-таки об «алчи», когда продаётся и покупается любовь:
Я медлила, включивши зажиганье.
Куда поехать? Ночь была шикарна.
Дрожал капот, как нервная борзая.
Всё нетерпенье возраста Бальзака
меня сквозь кожу пузырьками жгло -
шампанский воздух с примесью бальзама!
Я опустила левое стекло.
И подошли два юные Делона -
в манто из норки, шеи оголённы.
«Свободны, мисс? Расслабиться не прочь?
Пятьсот за вечер, тысячу за ночь».
Я вспыхнула. Меня, как проститутку,
восприняли! А сердце билось жутко:
тебя хотят, ты блеск, ты молода!
Я возмутилась. Я сказала: «Да».
Другой добавил, бёдрами покачивая,
потупив голубую непорочь:
«Вдруг есть подруга, как и вы - богачка?
Беру я так же - тысячу за ночь».
Ах, сволочи! продажные исчадья!
Обдав их газом, я умчалась прочь.
А сердце билось от тоски и счастья!
«Пятьсот за вечер, тысячу за ночь». (I, с. 84)
Вознесенский вносит отрицательную семантическую окрашенность в слова с усечёнными основами, поэтому «алчь», несомненно, весомее слова «алчба», которым поэт характеризует рэкет.
«Алчь» - это целое социальное явление. То, что происходит с духовно деградировавшими отщепенцами, объединившимися в порыве потуже набить кошёлки, действительно трудно обозначить привычным словом. Ужас и негодование вызывает то, что алчь разветвлена, она пустила метастазы и охватила разные слои общества.
Пытаясь точнее обозначить психологию «нового вора», Вознесенский по аналогии с массовым «поп-артом» и декадентским «арт-нуво» разделяет сегодняшнюю алчь на «поп-алчь» и «алчь-нуво»:
Сын твой дохнет от поп-арта.
Жена копит арт-нуво.
Твой шофёр грешит поп-алчью,
Тебя точит алчь-нуво, - (I, с. 95)
Обличает поэт «скупого рыцаря НТР».
«Но какой пробой измерить чудовищность такого нового жанра, как обворовывание душ?» - авторский вопрос звучит риторически.
На сопоставлении старого и нового зла построены и окказиональные слова «старорыл» и «новорыл», образовавшие имени существительные путём сложения наречий «старо» и «ново» с основой глагола «рыть»:
Старорыл с новорылом, копай за двоих!
Перевыполним план по закопке живых! (I, с. 123)
Семантика данных новообразований ведёт к истокам симферопольского рва, являясь связующей нитью времён.
«Старорылы» - это фашисты, расстрелявшие во время войны на десятом километре Феодосийского шоссе двенадцать тысяч мирных жителей.
«Новорылы» - сегодняшние «могильные черви», наживающиеся на давней трагедии.
Второй ассоциативный план даёт омонимическое сближение окказиональных слов «старорыл» и «новорыл» с существительным «рыло».
«Почему они плодятся, эти новорылы?» - вопрошает поэт.
В поэме «Ров» - всё новое: новый взгляд, «алчь-нуво», «новорылы», и – новые слова.
Таково меткое словечко «дисплейбой», характеризующее суперсовременного молодца, предавшего «кровные связи во имя отношений машинных».
Окказионализм «дисплейбой» образован наложением морфем слов «дисплей» и «плейбой», в свою очередь слово «плейбой» было образовано из слияния в одно целое двух английских слов. Показательно, что при наложении морфем слов «дисплей» и «плейбой» совпали конечные морфемы первого и начальные – второго слова. Несмотря на то, что наложение целых морфем явление довольно редкое в современной поэзии, здесь же, в одном ряду – и в одном стихотворении! – встречаем окказиональное «сексспортсмен»:
Кем я был, сексспортсмен,
человек без проблем,
хохма духа в компашке любой,
сочетающий секс с холодком ЭВМ?
Я назвал бы себя – дисплейбой, - (I, с. 107)
Способ контаминации помогает найти точную характеристику роботизированному поддонку, ставшему гробокопателем. Здесь снова прослеживается чёткая связь новообразований с теми явлениями, которые терзают поэта:
Я всю мерзость собрал на страницы, как врач,
чтобы жечь тебя, алчь.
Разве рукописи не горят?
Ещё как полыхают!
Вечны авторы, говорят.
Ещё как подыхают.
Ляг, созданье, в костёр Соколиной горы.
Алчь, гори!
Все четыре героя в меня глядят -
Ров, Алчь, Речь, Взгляд.
- Ты быть Гойей стремился для русской зари.
В пепле корчатся упыри.
Друг твой за бок схватился. В душе - волдыри.
Или сам ты горишь изнутри?
Эторевность твоя приглашает на ланч,
что подпольной натурой была.
Это алчь, это алчь, это хуже, чем алчь,
твою жизнь искривило дотла.
- Ты сгубила товарища моего.
Честолюбничай, корчься, ячь!..
Словно взгляд или чистое вещество,
Над огнём выделяется алчь.
Я увидел, единственный из людей,
вроде жалкой улыбки твоей.
Совмещались в улыбке той Алконост,
и Джоконда, и утконос.
А за ней, словно змей ожиревший, плыло
бесконечное тело твоё.
И я понял, что алчь -
это ров, это ров,
где погиб за народом народ.
Помогите - кричали из чёрных паров.
И улыбка раскрыла твой рот.
И увидел я гибкое жало твоё,
что лица мне касалось аж.
Помню, жало схватил
и поджёг, как фитиль -
до Камчатки вспыхнула алчь
«Амнистируй, палач...
Три желанья назначь...»
«Три желания? Хорошо!
Чтобы сдохла ты, алчь.
Не воскресла чтоб, алчь
И ещё -
чтоб забыли тебя
в мире новых страстей.
В веке чистом, как альт,
спросит мальчик в читалке,
смутив дисплей:
«А что значит слово «Алчь»?» (I, с. 129)
Тип аббревиатурного усечения основ, особенностью которого является его независимость от морфемного членения, наиболее распространён в поэтическом языке Вознесенского.
Таково образование «скорпомощь» (от усечения основ словосочетания «скорая помощь»), когда от слова остаётся лишь корневая морфема:
Среди деловых скорпионищ,
живущих поблизости льгот,
с короткою стрижкой скорпомощь,
спасая несчастных, живёт.
Куда ты уносишья в полночь?
Саму бы тебя спасти!
Твой путь перекрыт, скорпомощь,
и ров поперёк пути. (I, с. 26)
Семантика словосочетания способствует усечению первого и слиянию двух слов в единое целое. Подобные новообразования встречались в творчестве поэта и ранее. В поэме «Ров» находим также «госмуж» (государственный муж), но в этом примере отсекается часть корневой морфемы.
Андрею Вознесенскому свойственно перестраивать привычные языковые сочетания с целью переосмысления их значений. Придаёт он новые значения общеязыковым сочетаниям с помощью префиксов не-, без-; при этом новообразования становятся антонимами словам, устоявшимся в речи: «Мне дороже ондатр среди ярких снегов мировой нестандарт нестандартных умов». Существительное с префиксом не- «нестандарт» - называет противоположность тому, что названо мотивирующим словом «стандарт».
Подобный словообразовательный тип высокопродуктивен. В этом же ряду встречаем «… что создал – получи – от машины ключи и брильянт в нефальшивых ушах». Здесь переосмысление глубже. Семантическое образование «нефальшивые уши» отталкивается от смыслового соотношения «фальшивый брильянт», последнее вне контекста может быть понято как свободное сочетание.
Потенциализм «бездуховный» (процесс), называющий признак, противоположный тому, который назван мотивированным словом «духовный», образован тем же префиксальным способом. В прилагательном «бездуховный» совмещены два значения – «противоположный духовному» и«лишённый духовности», то есть души.
Вознесенский этот бездуховный процесс называет алчью и строит произведение «Ров», написанное в жанре «духовного процесса» на анализе истоков его возникновения и сил, способных противостоять ему.
Таким образом, художественно-языковое новаторство Андрея Вознесенского – в новом взгляде, новом чувствовании, новом мышлении, в стремлении к осмыслению новых общественных явлений, определения причин, породивших их, и возможных последствий. Рождаются новые слова, идёт переосмысление привычных сочетаний. Новообразования поэта свежи по своей природе, они органически вплетаются в образную ткань произведения. Мы наблюдаем в поэме «Ров» единство нового содержания, нового жанра и новых языковых средств.
Библиографический список
I. Вознесенский Андрей. Ров // Стихи, проза. Симферополь - Москва. Декабрь 1985 - май 1986.// М., 1987.
II. Виноградов В.В. // Русский язык: Грамматическое учение о слове. М., 1972
©. Немировская Д.Л. Художественно-языковое новаторство Андрея Вознесенского (На материале поэмы «Ров»). Типы языковых единиц и особенности их функционирования. Межвузовский сборник научных трудов. Издательство Саратовского университета, 1993, с. 99-104.
Сейчас вы услышите необычное чтение поэтом своих стихов, хотя по природе своей оно всегда необычно. Потому что поэт читает «поверх» правил благозвучия - у него иные импульсы.
Многие, услышав впервые, как читают поэты, удивляются - где логика! Где «картины», передающие содержание! Где маленькие спектакли «театра одного актера», которые устраивают из чтения стихов драматические артисты! Где наконец соединение этих качеств, которое демонстрируют с академической сдержанностью профессиональные чтецы!
И тем не менее истинных любителей поэзии, для которых она - условие жизни, притягивает, завораживает авторское чтение.
Почему? Да потому что в «монотонном» чтении поэта всегда приближение к тайне рождения стиха. В его чтении первоначальные аккорды складывающейся музыки. Потому что поэт инстинктивно заботится, чтобы сквозь слова был слышен «свинг», то есть ритмическая основа, на которой держится его поэтическая магия. В этих, казалось бы, формальных вещах для него доминанта содержания. Поэт, как композитор, слышит музыку жизни. Но у каждого поэта свой слух на нее. Только ему свойственная музыкальность передает слушателю то, о чем стучит его сердце, и нередко сильнее, нежели мастерство артиста-интерпретатора. Впрочем, вернее будет сказать, что здесь мы имеем дело с разными искусствами.
Артист, читающий стихи поэта, - это как бы наш представитель в его поэтическом мире. Каждое время по-своему освещает этот мир, по-своему интерпретирует, то есть проникает в мир Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Блока, Маяковского... Каждое время приплюсовывает к поэту себя.
Поэт, читающий свое, - уникальный документ времени, первоисточник его познания, Поэты могут читать «лучше» или «хуже», с точки зрения исполнительского мастерства. Это не имеет никакого значения! Значение имеет эманация, излучение, «свечение» их личности. Своеобразная духовная радиация. Сквозь ужасающий «технический» хрип пластинки доходит голос Ивана Бунина: «что ж, хорошо, буду пить… Хорошо бы собаку купить...» И тихий, вечный, изумленный, почти детский голос Пастернака: «Не спи, не спи, художник, не предавайся сну, Ты вечности заложник, У времени в плену…»
От этого нельзя оторваться!
Так же, я думаю, нельзя оторваться от того, что и как читает Вознесенский!
Когда читал «Ров», а теперь его слушаю в авторском чтении, все лезет в уши эпиграф, выбранный Радищевым к своей казненной книге: «Я оглянулся окрест себя, - душа моя страданиями человечества уязвлена стала».
Страшный документ Андрея Вознесенского «Ров» (мне хочется именно так назвать поэму Вознесенского) говорит о фашизме, О нашем, доморощенном фашизме.
Если люди могли придти на место, где в годы войны гитлеровцы расстреливали женщин, детей, стариков, расстреливали военнопленных и партизан, и деловито, деля площадь смертного поля на «квадраты», выкапывать человеческие черепа, чтобы добывать золото из зубов или собирать украшения, осыпавшиеся со скелетов, то эти же самые люди, окажись они в других условиях, например, декабря 1941 года, когда фашисты тут убивали, вполне могли бы быть среди них.
Фашизм начинается с насилия. Насилие - с неуважения к человеческой личности, с ее обесценения, Мы дорого платим теперь за то что слишком долго пренебрегали такими извечными категориями, как совесть, мораль долг, честь, А ведь понятия эти неделимы и не требуют никаких прилагательных! Это или есть в человеке, или нет.
…И поэт кричит! Он потрясен. Как был потрясен Толстой, когда написал свое «Не могу молчать!», физически почувствовав, как затягивается на его шее очередная петля очередной российской виселицы. Как был потрясен Золя, когда написал свое «Я обвиняю!», почувствовав, что судят и могут расстрелять невиновного Дрейфуса.
Писатель, что достоин этого титула, - обнаженная совесть народа. Когда другие еще могут внимать информации, у него случается инфаркт совести. Он просто не может. Должен выкричать то, что болит.
«Ров» Вознесенского имел огромный резонанс. О поэме говорили, то, что произошло на Симферопольском шоссе, обсуждали в учреждениях, школах, шахтах. Люди все-таки рождаются совестливыми, я в это верю. Тысячи писем шли в журнал «Юность», первым напечатавший поэму. Преступников, осквернивших страшное поле памяти, судили. Поле превращают в мемориал.
«Человек может стать лучше, если показать ему, каков он есть», - говорил Антон Павлович Чехов. Сегодня наша литература - проза, поэзия стремятся говорить народу правду. Нам предстоит огромная работа по обновлению, по нравственному оздоровлению общества.
Поэма Вознесенского «Ров» яростно сражается против духовной коррозии, ибо дело поэта и есть его слово, если идет оно из уязвленной его души!..
ДУХОВНЫЙ ПРОЦЕСС
ПОСЛЕСЛОВИЕ
7 апреля 1986 года мы с приятелями ехали от Симферополя по Феодосийскому шоссе. Часы на щитке таксиста показывали 10 утра. Сам таксист Василий Федорович Лесных, лет этак шестидесяти, обветренно румяный, грузный, с синими, выцветшими от виденного глазами, вновь и вновь повторял свою тягостную повесть. Здесь, под городом, на 10-м километре, во время войны было расстреляно 12 тысяч мирных жителей.
«Ну мы, пацаны, мне лет десять тогда было, бегали смотреть, как расстреливали. Привозили их в крытых машинах. Раздевали до исподнего. От шоссе шел противотанковый ров. Так вот, надо рвом их и били из пулемета. Кричали они все страшно - над степью стон стоял. Был декабрь. Все снимали галоши. Несколько тыщ галош лежало. Мимо по шоссе ехали телеги. Солдаты не стеснялись. Солдаты все пьяные были. Заметив нас, дали по нам очередь. Да, еще вспомнил - столик стоял, где паспорта отбирали. Вся степь была усеяна паспортами. Многих закапывали полуживыми. Земля дышала. Потом мы нашли в степи коробочку из-под гуталина. Тяжелая. В ней золотая цепочка была и две монеты. Значит, все сбережения семьи. Люди с собой несли самое ценное. Потом я слышал, кто вскрывал это захоронение, золотишко откапывал. В прошлом году их судили. Ну об этом уже вы в курсе» … Я не только знал, но и написал поэму под названием «Алчь» об этом. Подспудно шло другое название: «Ров» . Я расспрашивал свидетелей. Оказавшиеся знакомые показывали мне архивные документы. Поэма окончилась, но все не шла из ума.
Снова и снова тянуло на место гибели. Хотя что там увидишь? Лишь заросшие километры степи. «…У меня сосед есть, Валя Переходник. Он, может, один из всех и спасся. Его мать по пути из машины вытолкнула»
. Вылезаем. Василий Федорович заметно волнуется. Убогий, когда-то оштукатуренный столп с надписью о жертвах оккупантов осел, весь в трещинах, говорит скорее о забвении, чем о памяти. «Запечатлимся?»
Приятель расстегнул фотоаппарат. Мимо по шоссе несся поток «МАЗов» и «Жигулей». К горизонту шли изумрудные всходы пшеницы. Слева на взгорье идиллически ютилось крохотное сельское кладбище. Ров давно был выровнен и зеленел, но угадывались его очертания, шедшие поперек от шоссе километра на полтора. Белели застенчивые ветки зацветшего терновника. Чернели редкие деревца акаций. Мы, разомлев от солнца, медленно брели от шоссе. И вдруг - что это?! На пути среди зеленого поля чернеет квадрат свежевырытого колодца; земля сыра еще. За ним - другой. Вокруг груды закопанных костей, истлевшая одежда. Черные, как задымленные, черепа. «Опять роют, сволочи!»
- Василий Федорович осел весь. Это было не в кинохронике, не в рассказах свидетелей, не в кошмарном сне - а здесь, рядом. Вот только что откопано. Череп, за ним другой. Два крохотных, детских. А вот расколотый на черепки взрослый. «Это они коронки золотые плоскогубцами выдирают».
Сморщенный женский сапожок. Боже мой, волосы, скальп, детские рыжие волосы с заплетенной косичкой! Как их туго заплетали, верно, на что-то еще надеясь, утром перед расстрелом!.. Какие сволочи! Это не литературный прием, не вымышленные герои, не страницы уголовной хроники, это мы, рядом с несущимся шоссе, стоим перед грудой человеческих черепов. Это не злодеи древности сделали, а нынешние люди. Кошмар какой-то. 
Сволочи копали этой ночью. Рядом валяется обломленная сигаретка с фильтром. Не отсырела даже. Около нее медная прозеленевшая гильза. «Немецкая» , - говорит Василий Федорович. Кто-то ее поднимает, но сразу бросает, подумав об опасности инфекции. Черепа лежали грудой, эти загадки мирозданья - коричнево-темные от долгих подземных лет - словно огромные грибы-дымовики. Глубина профессионально вырытых шахт - около двух человеческих ростов, у одной внизу отходит штрек. На дне второй лежит припрятанная, присыпанная совковая лопата - значит, сегодня придут докапывать?! В ужасе глядим друг на друга, все не веря, как в страшном сне это. До чего должен дойти человек, как развращено должно быть сознание, чтобы копаться в скелетах, рядом с живой дорогой, чтобы крошить череп и клещами выдирать коронки при свете фар. Причем даже почти не скрываясь, оставив все следы на виду, демонстративно как-то, с вызовом. А люди, спокойно мчавшиеся по шоссе, наверное, подшучивали: «Кто-то опять там золотишко роет?» Да все с ума посходили, что ли?! Рядом с нами воткнут на колышке жестяной плакат: «Копать запрещается - кабель» . Кабель нельзя, а людей можно? Значит, даже судебный процесс не приостановил сознания этой сволочи, и, как потом мне рассказывали, на процессе говорили лишь о преступниках, не о судьбе самих погребенных. А куда глядит эпидстанция? Из этих колодцев может полезть любая зараза, эпидемия может сгубить край. По степи дети бегают. А эпидемия духовная? Не могилы они обворовывают, не в жалких золотых граммах презренного металла дело, а души они обворовывают, души погребенных, свои, ваши! Милиция носится по шоссе за водителями и рублишками, а сюда и не заглянет. Хоть бы пост поставили. Один на 12 тысяч. Память людей священна. Почему не подумать не только о юридической, но и о духовной защите захоронения? Кликните клич, и лучшие скульпторы поставят стелу или мраморную стенку. Чтобы людей священный трепет пробрал. 12 тысяч достойны этого. Мы, четверо, стоим на десятом километре. Нам стыдно, невпопад говорим - что, что делать? Может, газон на месте разбить, плитой перекрыть и бордюр поставить? Да и об именах не мешало бы вспомнить. Не знаем что - но что-то надо сделать, и немедленно. Так я вновь столкнулся с ожившим прошлогодним делом № 1586. Ты куда ведешь, ров?
ВСТУПЛЕНИЕ
Обращаюсь к читательским черепам:
неужели наш разум себя исчерпал?
Мы над степью стоим.
По шоссе пылит Крым.
Вздрогнул череп под скальпом моим.
Рядом - черный,
как гриб-дымовик, закопчен.
Он усмешку собрал в кулачок.
Я почувствовал
некую тайную связь -
будто я в разговор подключен -
что тянулась от нас
к аппаратам без глаз,
как беспроволочный телефон.
- …Марья Львовна, алло!
Мама, нас занесло…
Снова бури, помехи космич
Отлегло, Александр? - Плохо, Федор Кузьмич…
Прямо хичкоковский кич…
Черепа. Тамерлан. Не вскрывайте гробниц.
Разразится оттуда война.
Не порежьте лопатой
духовных грибниц!
Повылазит страшней, чем чума.
Симферопольский не прекратился процесс.
Связь распалась времен?
Психиатра - в зал!
Как предотвратить бездуховный процесс,
что условно я «алчью» назвал?!
Какой, к черту, поэт ты, «народа глас»?
Что разинул свой каравай?
На глазах у двенадцати тысяч пар глаз
сделай что-нибудь, а не болтай!
Не спасет старшина.
Посмотри, страна, -
сыну мать кричит из траншей.
Окружающая среда страшна,
экология духа - страшней.
Я куда бы ни шел,
что бы я ни читал, -
все иду в симферопольский ров.
И, чернея, плывут черепа, черепа,
как затмение белых умов.
И когда я выйду на Лужники,
то теперь уже каждый раз
я увижу требующие зрачки
двенадцати тысяч пар глаз.
Не тащи меня, рок,
в симферопольский ров.
Степь. Двенадцатитысячный взгляд.
Чу, лопаты стучат
благодарных внучат.
Геноцид заложил этот клад.
Задержите лопату!
Мы были людьми.
На, возьми! Я пронес бриллиант.
Ты, папаша, не надо
костями трясти.
Сдай заначку и снова приляг.
Хорошо людям первыми
радость открыть.
Не дай бог первым вам увидать
эту свежую яму,
где череп открыт.
Валя! Это была твоя мать.
Это быль, это быль,
это быль, это быль,
золотая и костная пыль.
Со скелета браслетку снимал нетопырь,
а другой, за рулем, торопил.
«Немецко-фашистскими захватчиками на 10-м км были расстреляны мирные жители преимущественно еврейской национальности, крымчаки, русские» , - читаем мы в архивных материалах. Потом в этом же рву казнили партизан. Это глубины священно-исторические. А нажива на прошлом, когда кощунственно сотрясают священные тени? Боян, Сковорода, Шевченко учили бескорыстию. Не голод, не нужда вели к преступлению. Почему в вечных, страшных и святых днях Ленинградской блокады именно голод и страдание высветили обостренную нравственность и бескорыстный стоицизм? Почему ныне служащий морга, выдавая потрясенной семье тело бабушки и матери, спокойно предлагает: «Пересчитайте у покойницы количество зубов ценного металла» , не смущаясь ужасом сказанного? «Меняется психология, - говорит мне, щурясь по-чеховски, думающий адвокат, - ранее убивали попросту в "аффекте топора". Недавно случай был: сын и мать сговорились убить отца-тирана. Сынок-умелец подсоединил ток от розетки к койке отца. Когда отец, пьяный, как обычно, на ощупь лежа искал розетку, тут его и ударило. Правда, техника оказалась слаба, пришлось добивать» . Только двое из наших героев были ранее судимы, и то лишь за членовредительство. Значит, они были как все? В ресторанах они расплачивались золотом, значит, вокруг все знали? Чья вина здесь? Откуда выкатились, блеснув ребрышками пробы, эти золотые червонцы, дутые кольца, обольстительные дукаты - из тьмы веков, из нашей жизни, из сладостного Средиземноморья, из глуби инстинкта? Кому принадлежат они, эти жетоны соблазна, - мастеру из Микен, недрам степи или будущей ларешнице? Кто потерпевший? Кому принадлежат подземные драгоценности, чьи они? Мы стоим на 10-м километре. Ничья трава свежеет вокруг. Где-то далеко к северу тянутся ничьи луга, ничьи рощи разоряются, над ничьими реками и озерами измываются недостойные людишки? Чьи они? Чьи мы с вами?